(no subject)

[hannahlit]

 Часть I

Вильгельмина, невеста маркграфа Байрейтского, приезжает к жениху:
«Их было всего около тридцати человек, пришедших приветствовать меня, и у всех были такия лица, что могли бы навести страх на малых детей, и чтобы еще более украсить свои физиономии, они подрезали волосы наподобие париков. В волосах с незапамятных времен водились вши, которыя вели свою генеалогию с того же времени, с какого вели свой род и они сами. На этих людях были платья, которыя также свидетельствовали о древности их рода и несомненно достались им от предков. Несомненно, они одели свои праздничные придворные костюмы, но выложенные на них галуны были до того черны и истерты, что едва-едва можно было догадаться, что они когда то были позолочены. Но им, видно, казалось, что даже в этих ветхих рубищах они внушают не менее уважения, чем сам император, облаченный в мантию Карла Великаго. Чтобы закончить список всех их прелестей, нужно не забыть сказать, что у большинства из них лица были покрыты коростой. При встрече с ними я едва-едва могла удержаться от смеха. Их уменье держаться в обществе удивительно гармонировало с их физиономиями и костюмами; по тому и другому их можно было легко принять за простых мужиков.
 Байрейтская знать в то время отличалась своей приверженностью к немецкому языку. Я попробовала заговорить с ними по-немецки, но они не понимали, что я говорю, а их ответ показался мне каким-то еврейским жаргоном, так как говор в остальной Германии не похож на бранденбургское наречие.
Духовенство также удостоило меня своим посещением. Это были звери, но другого рода. Их шеи украшали брыжжи, похожия на корзинки с бельем. Они очень медленно выгова¬ривали свои приветствия, стремясь, чтобы я их поняла, и нагово¬рили столько самой уморительной чепухи, сколько не было сказано с тех пор, как свет стоит. Мне опять пришлось сделать усилие, чтобы подавить смех.
Наконец, я отделалась от этих безжалостных ораторов и все уселись за стол. Я пробовала затронуть много тем, чтобы вызвать на разговор сидящих вокруг меня скотов, но все было напрасно. Тогда я заговорила о хозяйстве; при одном звуке этого слова, их мозг заработал и тут-то их языки развязались. Немедленно я получила самыя точныя сведения об их стадах и дворах; завязался даже очень горячий и интересный спор на счет того, где жирнее волы, в гористой или низменной части маркграфства. Несколько умных голов из этой банды не соглашались с другими. Я не проронила во все время ни одного слова. Посреди обеда меня предупредили, что настал момент выпить из специальнаго бокала за здоровье маркграфа. Этот бокал был так велик, что в нем могла свободно уместиться моя голова, и при этом он был так тяжел, что я рисковала уронить его».

Дворец маркграфа:
Маркграф с обеими дочерьми и со всем двором встретил меня внизу у лестницы и повел менятотчас же в мои комнаты; оне были так великолепны, что я не премину немедленно же описать их.
Огромная грязная аванзала вела в большую комнату со старомодным, но все же великолепно расписанным потолком. Обои когда-то наверно были красивы; теперь же необходимо было призвать на помощь микроскоп, чтоб разглядеть нарисованные на них узоры, так сильно они выцвели.Пристально вглядываясь, я все же, наконец, разобрала, что когда-то тут была изображена история Моисея и Аарона. Все фигуры были нарисованы в человеческий рост, и их выцветшия лица походили на привидения. Из этой комнаты я попала в кабинет, стены котораго были покрыты парчей; ея цвета я так никогда и не разгадала. Рядом была еще одна комната; зеленая шелковая обивка на ея стенах была кое-где продырявлена или, правильней сказать, была изодрана в клочья, так что отовсюду виднелось белое полотно, и вид обивки пленял взор. Наконец, мы попали в мою спальню. Она также была обита зеленым бархатом, местами скупо позолоченным. Вся обивка оказалась настолько ветхой, что две недели спустя у постели не стало более занавесок: стоило только к ним прикоснуться, как тотчас же отпадали куски.  При виде всего этого я словно окаменела: подобнаго великолепия я никогда еще не видала и не могла даже предположить, что мне когда-либо придется увидеть. 

Портрет маркграфа с дочерьми:
Маркграфу было 45 лет; он был средняго роста и лицо его принадлежало к числу тех, которыя и не красивы, но и не безобразны, и которыя ничего не выражают и вместе с тем ничего не обещают, одно лишь можно сказать, внимательно, взглянув на него, что его глаза носили печать какой-то фальши. Он был чрезвычайно худ, его ноги были кривы, а что касается грации, то она там и не ночевала, но он все же старался придать себе грациозный вид. Он был ограниченный человек; разговоры, которые он вел, были скучны до невероятности, его обращение было всегда вежливо, но лишено обаяния. Он был одержим самолюбием, не говорил ни о чем, кроме как о своей справедливости и о своем уменьи хорошо управлять страной. Поелику возможно было, он старался проявлять твердость характера, которая у него в большинстве случаев походила скорей на слабость. У него не было никаких талантов для управления страной: он был коварен, недоверчив и завистлив. Нужно добавить еще, что он в погоне за призрачной славой с одной стороны совершал такие поступки, из которых не мог извлечь для себя никакой выгоды, с другой же стороны делал просто низости. Не будучи ни скупым, ни щедрым, он не оказал бы никому материальной помощи, если б ему кто-нибудь не напомнил, что он должен это сделать. Несмотря на то, что он не был умен, он все же был очень проницателен и знал всех живущих во дворце до самых тайников их души. Он считал себя хорошим физиономистом и уверял, что может разгадать характер людей по чертам их лица. Он содержал целый штат шпионов, и эти негодяи причинили немало вреда; я это, к сожалению, испытала на себе, благодаря пущенной ими клевете.
Принцесса Шарлотта, старшая дочь маркграфа, могла по пра¬ву считаться красавицей. У нея были большие широко раскры¬тые глаза, орлиный очень красивый по форме нос и маленький рот. Она была великолепно сложена, но, к сожалению, невероятно глупа. Ея воспитательница напрасно старалась сделать из нея что-нибудь путное; все ея труды были напрасны, и всякий кто пытался вступить с бедняжкой в разговор, легко замечал, что у нея в голове не все в порядке.
Вторая принцесса, Вильгельмина, была высока ростом, но некрасива; цвет ея лица был противнаго молочно-белаго оттенка, а его черты были мало привлекательны. Ея ум вознаграждал за все; она была очень умна, но при этом коварна, кокетлива, завистлива и интриганка. Она была любимицей отца и до моего приезда властвовала над ним безраздельно.
М-mе фон Гравенрейтер, гофмейстерша обеих принцесс и их единственная собеседница, была добродушна, как простая баба.

Королевский медик
В этот день прибыл в Байрейт знаменитый Сталь, первый лейб-медик короля. Королева прислала вместе с ним акушерку, которая должна была оказать мне помощь во время родов. Весь кладезь познания этого врача заключался в химии, в которой он сделал большия открытия. Его химическая теория была очень проста. Он утверждал, что когда душа испытывает слишком большое давление со стороны материи, то она может освободиться от нея тем, что вызовет в теле такия болезненныя явления, которыя, причинив ему вред, тем самым будут способствовать выздоровлению души, и он был убежден, будто все эпидимическия и другия не менее опасныя болезни происходят лишь от слабости души, которая не обладает достаточной силой, чтобы одолеть материю; и вот поэтому он давал без всякаго разбора от всех болезней только два лекарства: какие-то успокоительныя пилюли и порошок. Но мои родители все же питали к нему большое доверие.


Вильгельмина приезжает в гости в город Эрланген

Этот городок мне очень понравился; он был красиво расположен и постройки стояли подряд по прямым пересекающимися линиями. Дворец, хотя и красивый по внешности, походил скорей на приличный помещичий дом, так как для дворца его размеры были слишком скромны. Основателем города был маркграф Христиан; он же заложил там французскую колонию, и ей-то немецкие обыватели города обязаны многим, ибо французы научили их вежливости и хорошим нравам. Различие между Эрлангеном и Байрейтом сильно бросается в глаза: хотя оба города расположены лишь в 8 милях друг от друга, а кажется, что они находятся в различных государствах. Все население города сбежалось, чтобы взглянуть на меня; этот милый народ таким тесным кольцом окружил мою коляску, что меня охватил смертельный страх, как бы со мной не случилось несчастья.
Наконец, я приехала во дворец. Маркграфиня встретила меня со всем своим придворным штатом внизу у лестницы. После перваго обмена приветствий мой обер-камергер фон-Фойт подал мне руку и повел в отведенныя для меня комнаты. За мной пошла маркграфиня, которую я дальше опишу. Она была сестра принца Иоганна-Адольфа из Вейсенфельса и слыла в мо¬лодости писаной красавицей; с мужем она жила плохо. Большого ума за ней не водилось. Теперь ей было уже 38 лет; она была толста и высока, с продолговатым лицом и с длинным носом, который сильно уродовал ее, ибо он был отморожен и имел багровый цвет. Ея большие карие глаза, которыми она привыкла повелевать, имели очень красивый разрез, но они выглядели теперь очень печально, ибо уже не осталось и следа их былой живости. Так как у нея совсем не было бровей, она носила накладныя из очень густых и черных, как чернила, волос. Ея рот был, хоть и велик, но красиво очерчен и полон обаяния, зубы были белы, словно они были из слоновой кости, и ровны, как нитки жемчуга, но кожа лица была дряблой. В общем, она походила на театральную королеву, и вся ея манера держаться была такого же пошиба. Она заявила мне, что рада познакомиться со мной, и прибавила, что она дрожала прежде при одной мысли об этом, так как ей наговорили про меня, что я очень горда и надменна, и уверяли, что я отнесусь к ней свысока. Она представила мне свою так называемую гофмейстершу (она нанимала ее только в экстренных случаях) а также и своих двух фрейлин, маленьких и толстеньких близнецов, похожих на два шара. Когда эти маленькия мясныя туши наклонились, чтобы поцеловать подол моего платья, оне потеряли равновесие и покатились по полу, так что я от всего сердца расхохоталась. Трудно себе представить что-нибудь более противное, чем двор этой маркграфини. Казалось, что она собрала уродов со всех концов своей страны; может быть, она хотела создать фон, на котором ея поблекшия прелести могли выгодней выделяться.
Наконец, нас позвали обедать; меня посадили на самое почетное место. Маркграфиня все время не знала, как ей быть. Ея тогдашний любовник (я называю его тогдашним, ибо она меняла любовников словно перчатки) так вымуштровал ее, что она не была способна ни открыть рот, ни прикоснуться к блюду, не испросив тут же у него разрешения. После обеда мы все пошли в ея комнату, где подали кофе; там меня ждали городския дамы, которых она хотела мне представить. При прощаньи она, несмотря на все мои доводы, пошла проводить меня до самого низа лестницы; она объяснила мне, что таково было распоряжение фон-Эглофтейна (ея любовника), а она ему во всем подчинялась.

Продолжение следует